Интервью с Б. Акуниным от 11 февраля сего года "Убить Фандорина?"

[erast-fandorin]

Чего ТУТ много говорить: на "деловом завтраке" в редакции был писатель Борис Акунин. Женская часть коллектива изучала его пристально, въедливо и осталась довольна. Мужчины пытали по части ума, но и тут придраться не к чему. В итоге - решили ждать новых встреч, а главное - романов.





Негры и наглецы



- Выпустив в свет сразу три толстых романа, вы не боитесь разговоров, что Борис Акунин использует труд литературных "негров"?



- Когда-то уже говорили, что за меня пишут "негры", теперь не говорят. Хотя я все время играю со стилями и жанрами, по каждой книжке видно, что они написаны одним автором. К сожалению, у меня, как и у любого человека, ограничен словарь, и это меня удручает. Все время спотыкаешься о какие-то фразы и метафоры, которые использовал раньше. Приходится прибегать ко всяким сильным средствам. Например, ставить себя в жесткие рамки какого-то жанра или речевой культуры. Ну вот, например, "Детская книга". В ней ты обязан писать просто, ясно, прозрачно. Она отсекает всякий экстрим и декор. Или "Шпионский роман", действие которого происходит в 1941 году. Это насквозь советский текст, написанный соответствующим языком. Я очень не люблю стилистику той эпохи. У меня от нее мороз идет по коже. Но это дало мне дополнительный заряд. Подобного пласта я раньше не трогал.





- Плюс фантастический роман?



- Там другие игры. Действие романа начинается в 1980 году. Я постарался вспомнить молодежный сленг той эпохи - клешеные джинсы, суперрайфл, батники. У меня память довольно хорошая. К тому же я расспрашивал своих знакомых и сверстников. Я помнил одно, кто-то - другое. Вспоминать было смешно и грустно.



- Многие подумали, что за вас пишут "негры", когда одновременно вышли два романа "Любовник смерти" и "Любовница смерти". Такое впечатление, что их писали два разных человека.



- Это было в 2001 году, когда у меня кончился первый заряд энергии. Я почувствовал, что не могу уже писать так легко, как раньше. Разница в стиле - сильное средство подбодрить себя. Один из этих романов написан в удушающей декадентской манере. Все, кто читал или пытался читать, скажем, прозу Брюсова, понимает, какое это испытание. А второй, наоборот, написан убогим языком необразованного подростка, который не умеет строить фразу и чей словарь состоит из четырех с половиной слов. Мне надо было максимально развести стили двух книг. В этом смысле эксперимент можно считать полезным и удачным. В сюжетном же смысле две те книжки получились так себе, поскольку я слишком увлекся словесными играми.



- А до того как стать Борисом Акуниным, сами не подрабатывали литературным "негром"?



- Нет, я зарабатывал на жизнь литературным переводом, приходилось переводить много муры. Причем я достиг в этом совершенства. Я переводил с магнитофоном в руках, диктуя начисто, со всеми знаками препинания. Машинистке оставалось только перепечатать. В час я переводил десять страниц, которые можно было потом не редактировать. Хорошая школа для того, чтобы стать автором массовой литературы.



- Так вы почерпнули и многообразие жанров бульварной литературы?



- Как переводчик с японского я в основном имел дело с серьезной литературой. Переводчик - это нечто водообразное. Ты должен принимать форму того сосуда, который наполняешь. Очень хорошая школа для работы с разными стилями.



- Вы не боитесь, что расширение жанров, к которым вы обращаетесь, отшатнет от вас фанатов Фандорина или любителей Пелагии?



- В моем ремесле, при том что я работаю с массовой литературой, я не могу и не должен следить за реакцией читателей - что им нравится или нет. Это связывает руки и лишает смелости, я бы даже сказал - творческой наглости. Когда делаешь что-то новое, без наглости нельзя. Тут оглядка или робость - вещи недопустимые.



- Почему не печатаетесь в толстых журналах?



- Потому что не пишу в этом жанре. "Новый мир" напечатал две мои пьесы, которые можно с большой натяжкой отнести к изящной словесности. Там хоть какой-то формальный повод был. А так меня надо, скорее, печатать в каких-нибудь глянцевых журналах.



Все жанры, кроме скучных



- Недавно вы сказали, что напишете книги во всех жанрах, кроме эротики. Какая книга будет следующей после детской, шпионской и фантастики?



- Интересно было бы написать семейную сагу. Тем более что исторический фон страны дает для этого хорошую возможность. Меня, правда, пугает объем.



- Жанры меняете, но даже героя детской книжки зовут Эрастом.



- Я заселяю свое литературное пространство членами одной семьи. Мне приятно думать, что все люди - братья и находятся в явных или неявных родственных отношениях. Например, в фантастическом романе действуют два молодых человека, никак не связанных между собой. Но у одного из них фамилия Дарновский, а у другого - Дронов. Видимо, и тут не обошлось без Дорнов-Фандориных. И в шпионском романе есть такая линия.



- Аукаясь с русской классикой, надеетесь избежать романа-эпопеи?



- Вроде "Войны и мира" и "Тихого Дона"? То есть портрет не семьи, а страны на историческом фоне? Интересная идея. Я записал 14 или 15 жанров, а про этот забыл. Спасибо, учту.



- Что вы почувствовали, став успешным литератором?



- Я почувствовал себя свободным. Раздарил все галстуки, как только ушел с работы. Больше никогда, надеюсь, не надену. Просыпаться утром не под будильник - это большое человеческое счастье. Во-вторых, работаю тогда, когда мне этого хочется.



- Акунин, как вы написали в "Кладбищенских историях", это массовик-затейник?



- Ну и что в этом дурного? Я ведь не насилую себя, не изображаю затейность. Я действительно обожаю всякие игры, так уж устроен. Каждый вечер сижу и играю на компьютере. Лучший для меня отдых.



- А в казино не играете?



- В казино - нет. Со мной недавно произошел позорный случай. В прошлом году после франкфуртской ярмарки поехал в Баден-Баден, пошел в знаменитое казино, известное по "Игроку" Достоевского. И стал играть в рулетку. Выиграл на зеро, мне принесли кучу фишек. Я стал играть дальше и поймал себя на том, что клюю носом, засыпаю. За зеленым столом! Мне это оказалось совсем не интересно. Рулетка - игра, в которой никак себя не проявишь, там слепой случай. Другое дело - покер. Смотришь в глаза партнеру, угадываешь его психологию. Рулетка, по сравнению с этим, игра тупая.



Вопросы читателей



- Вы считаете суммарный тираж своих книг в России и других странах?



- В России у меня 11 миллионов. Тиражи за границей сосчитать довольно трудно, но за миллион я точно перевалил. Перевели меня в тридцати с лишним странах. Насколько мне известно от агентов, книжки лучше всего продаются в Англии, Германии и Польше. Почему, не знаю. Видимо, это зависит от перевода или издательской ситуации. Но главная моя гордость в другом. Кажется, я единственный современный русский писатель, которого перевели на украинский язык. С удовольствием читаю этот перевод знакомым вслух.



- Администрация города Соликамска интересуется, какой из ваших героев вам симпатичнее всего?



- Я симпатизирую многим героям. Ближе всего мне по своему устройству герой романа "Внеклассное чтение" Данила Фандорин. Такой немолодой резонер, который, когда надо действовать, любит остановиться и поразглагольствовать о смысле бытия.



- Полинова Ольга из Новосибирска спрашивает, не является ли использование рассказа Куприна "Штабс-капитан Рыбников" в вашей книге "Алмазная колесница" плагиатом? И вообще, зачем это вам?



- Такие заимствования - штука распространенная и даже освященная классической традицией. Еще Шекспир (прошу прощения за параллель) брал известные зрителю сюжеты и обрабатывал их по-своему. "Алмазная колесница" не первый мой опыт такой игры с читателем. Я впрямую цитирую Куприна, чтобы ни у кого не возникло сомнений. Если не помните текст Куприна, возьмите, перечитайте и посмотрите, как я его перевернул и что с ним сделал.



- А в плагиате не обвиняли?



- Почему же, я помню, как в начале моей беллетристической карьеры то и дело возникал какой-нибудь отчасти начитанный критик и кричал: "Смотрите, "Пелагия и белый бульдог" - это "Соборяне" Лескова. Караул, грабят!" Или "Коронация" - это "Остаток дня" Кадзуо Исигуро. Акунин думает, что никто не читал, а мы читали!" Так ты приглядись, там посвящение стоит: "К. И." А в "Белом бульдоге" - "Н. С.", то есть "Николай Семенович", в смысле, Лесков. Игра в литературные аллюзии - это отдельный пласт, предназначенный для читателей с филологическим уклоном.



- Читали на разных языках, а перекличек больше с русской литературой?



- А как иначе? Мы часто слышим, что Россия великая страна. Но смысл в слова вкладывается разный в зависимости от того, кто их произносит. Когда об этом говорят государственные деятели и генералы, они имеют в виду, что у нас много бомб, ракет и нас должны бояться. У меня иное представление о величии страны. Оно определяется созидательным вкладом, который данная страна внесла в мировую культуру. Культура и есть тот самый мед, который вырабатывает пчелиный рой под названием "человечество". Вклад России в мировую культуру - это, прежде всего, великая литература XIX века. Это то, что нас сформировало. Естественно, как пишущий человек, я всецело нахожусь под ее воздействием и хочу, чтобы другие тоже это чувствовали.



- Ваш читатель Павлов Николай Иванович спрашивает: будет ли Фандорин в будущих ваших романах бороться с советской властью? Не собираетесь ли убить его?



- Про будущее Эраста Петровича Фандорина говорить не буду. Это секрет.



- Сколько книг о Фандорине еще нам ждать?



- По "генеральному плану" должно быть еще два романа и два тома рассказов.



- А что за рассказы?



- Два тома рассказов завершат цикл. Один будет называться "Фандорин в XIX веке", другой - "Фандорин в ХХ веке". Там кое-что будет объяснено, прояснено в судьбе разных персонажей. Может, и весь проект предстанет в несколько ином свете. Я еще точно не знаю. Есть разные варианты.



- А как дела с экранизациями?



- Сейчас выходит фильм "Турецкий гамбит". Перед этим на Первом канале пройдет фильм Леонида Парфенова про Русско-турецкую войну, о которой речь в романе. В экранизации романа "Азазель" играл молодой актер Илья Носков. В "Турецком гамбите" в роли Фандорина будет Егор Бероев. В "Статском советнике", который выйдет в апреле, играет Олег Меньшиков. Это очень разные Фандорины. Каждый из них по-своему интересен. Мне ближе Фандорин в исполнении Меньшикова. Наверное, это объясняется возрастной близостью с Фандориным того периода.



- А вообще ваше отношение к экранизациям, не жалеете о них?



- Нет, не жалею. Они входят в условия затеянного мною проекта. Просто я теперь понимаю, что не надо воспринимать их близко к сердцу. Экранизация - это другое произведение.



- А ваши впечатления от "Турецкого гамбита" и "Статского советника"?



- Объективного впечатления быть не может. Я писал сценарий. Меня уже с души воротит от этих сюжетов - надоели. Но и тот, и другой фильмы сняты на полную катушку. Видно, что люди не пожалели ни денег, ни времени, ни усилий. Это у меня вызывает уважение. А уж хорошо ли получилось, об этом судить зрителям.



- Что насчет экранизации "Азазеля" Полем Верхувеном?



- Когда этот замечательный режиссер предложил мне сотрудничество, я, естественно, был рад. Но это было давно. Эпопея продолжается, продолжается и никак не перейдет в производственную фазу. Причина проста: интерес к русской тематике в нынешнем мире близок к нулю. Верхувену собрать деньги на этот фильм непросто. Он все время возводит строение, у которого то один фасад обвалится, то другой. Он попросил у меня последнюю отсрочку до сентября 2005 года. Если попытка не пройдет, у меня есть наготове другие предложения. Хотя мне будет жаль. Я читал верхувеновский сценарий, он хороший. И режиссер замечательный. Было бы интересно посмотреть, что он сделает.



- Вы часто говорили о мистических совпадениях, которые начались с вашим писательством. Новые случаи появились?



- Буквально на прошлой неделе едем мы с женой в машине и разговариваем о том, какое имя должно быть у героя моего нового проекта. Это важно, потому что, когда находишь правильное имя, раздается такой тихий звон, и история начинает придумываться сама собой. Я говорю: фамилия у него должна быть Романов, и звать его должны Алексеем. Алексей Романов. Жена говорит: это как-то слишком просто. В машине в это время бубнит радио "Культура". Вдруг оттуда раздается: "С вами ведущий Алексей Романов". Честное слово, не придумываю. И сразу - дзинь! - слышу заветный звон, и дело стронулось с мертвой точки.



- А вам жена помогает? Какую роль она играет в вашем творчестве?



- Она первый мой читатель. Это для меня важно, потому что на ней я проверяю вещи, по поводу которых у меня есть сомнения. Если наши сомнения совпадают, значит, дело швах, не годится, надо переделывать. Кроме того, она редактирует мои книжки, она профессиональный редактор. Делает это очень хорошо. Не говоря о том, что она сняла с меня все заботы, связанные с агентами, книжными издательствами, прессой и т. д.



Кухня национальной культуры



- Как специалиста по японской культуре вас радует растущий интерес к ней у нас, включая любовь к Мураками и суши-барам?



- Именно волна массовой культуры меня радует больше прежнего элитарного интереса к Акутагаве или дзен-буддизму. То, что проникает в массовую культуру, остается надолго, входя в формулу национального менталитета. Самое надежное проникновение в чужую культуру - через материальные вещи. Я счастлив, что Россия оценила японскую кухню, которую я люблю много лет. Мода на Мураками пройдет, а мода на суси-бары (в японском нет звука "ш" останется, потому что это вкусно и здорово. К сожалению, это односторонний процесс. В Японии с российской культурой ничего подобного не происходит.



- Почему, как вам кажется?



- Кроме наших пианистов или группы "Тату", ну, может, еще балета, японцы не знают русской культуры. Российское государство, к сожалению, не тратит усилий и денег на пропаганду нашей культуры за рубежом.



- Вы исторический писатель, пишете и о сегодняшней жизни под углом истории. Какой вектор развития России вы видите?



- Я отвечу, хотя и не уверен, что ответ вам понравится. Я думаю, что наше общество переживает сейчас период неизбежный, но малоприятный. Период утраты признаков демократического общества. Демократия, как мы знаем, держится на трех китах и одной акуле. В последнее время один из китов - исполнительная власть - встал на дыбы, принял вид вертикали и задавил двух других китов. Что касается акулы, то есть журналистики, то зубы у нее повыдернули, и акула превратилась в какую-то рыбу лабардан-с. Как человек с историческим образованием я хорошо понимаю, что это явление временное, продлится несколько лет, а потом волна пойдет в другую сторону. Но для меня это период грустный.



- Вы сказали, что у русской литературы было особое предназначение в нашей культуре. Вернется оно когда-нибудь или исчезнет навсегда?



- Вернется в одном случае. Если в стране все будет плохо. Если не будет свободы, если не восстановятся нормальные демократические механизмы. Особая роль литературы в России всегда определялась несвободой и гнетом власти, когда литература оставалась единственным клапаном, а писатель брал на себя функции, не свойственные сочинителю беллетристики. Потому что писатель не должен быть учителем жизни, философом, экономистом и говорить, что делать и кто виноват. Это признаки литературы, существующей в условиях реакции. Если, не дай бог, у нас в стране такое произойдет, то, конечно, появятся новые Солженицыны.



- А вы не просите жену, как когда-то Гумилев Ахматову, удавить вас, когда вы станете "пасти народы"?



- Я сам все время про это помню. Есть такое искушение, не скрою. Болезнь возраста. Сначала замечаешь, что раздражает молодежь. Это первый признак. Потом чувствуешь, что хочется всех учить жить. А если у тебя сотни тысяч читателей, то удержаться трудно. Приходится бить себя по рукам.



- В ваших исторических романах Россия - нормальная страна, со своей структурой. У классиков XIX века Россия ужасна. А у вас и полиция эффективная, и сыск хороший. Вы произвели в головах читателей контрреволюционный сдвиг, если учесть, что последние полтора века русское общество живет ценностью революции?



- Власть в России - это не что-то стабильное и застывшее. Там бывают разные периоды и происходят разные процессы. Я не склонен ни демонизировать ее, ни делать чем-то священным. Если мы посмотрим на русскую историю, то увидим достаточно периодов, когда власть была просто преступной. А были периоды, когда власть, что называется, честно старалась. От нее ничего больше не требуется. От нее требуется не совершенство, а честное старание, чтобы она работала не в свой карман, а на благо людей, которые живут в это время. С моей точки зрения, Александр II, в царствование которого начинаются приключения Эраста Фандорина, - царь, который честно старался. Закончилось это плохо, но, на мой взгляд, эта фигура в русской истории со знаком плюс. У меня Эраст Петрович - человек, выполняющий очень трудную задачу. Он хочет находиться на государственной службе, не вступая в противоречие с собственной совестью и с собственными представлениями о чести. Ему не заморочишь голову. Он знает, что никакими высокими резонами о благе родины и пользе отечества нельзя оправдать гнусность и подлость. Но наступает момент, когда он видит, что власть становится преступной, и тогда он с государственной службы уходит.



- Проблема государственных людей, которую мы видим и сегодня?



- Людям на государственной службе легко впасть в заблуждение. Ради родины и общего блага совершим нечто дурно пахнущее - ничего, не ради себя же. Но штука в том, что от мерзости, даже благонамеренной, не будет пользы ни отечеству, ни человечеству. Мерзость может породить только мерзость. Так было во все времена, так осталось. И сегодня, думаю, это еще более актуально, чем во времена Александра II.



- И все-таки это пафос, а вот священник у вас в романах - не поп с картины Репина, и жандарм нормальный.



- Если вы прочтете мой "Шпионский роман", то увидите, что и в НКВД работали о-очень интересные люди. Я не склонен делать из людей карикатуры. Я хорошо понимаю, что у всякого человека своя правда. И в этой правде имеет смысл разобраться, чтобы понять что-то важное для себя, взглянуть на жизнь иначе. Поэтому злодеи, которых я описываю в романах, бывают чрезвычайно привлекательными. Если же вы спрашиваете о второй половине XIX века, то я люблю этот период русской истории, когда страна двигалась в сторону роста человеческого достоинства. Потому что реформы Александра II были направлены именно на это. И мне отвратительна сталинская эпоха прежде всего из-за чудовищного покушения на чувство собственного достоинства, которое начало образовываться в нашем обществе после отмены крепостного права.



- Но после Александра II пришел Александр III... И все же вы выбрали и эту неприятную для вас эпоху?



- Эраст Петрович Фандорин родился в России в 1856 году. Его жизнь проходит на фоне перемен, которые были в стране. Сначала была одна полоса, потом другая. Я показываю жизнь "благородного мужа", который живет в разные времена - и хорошие, и плохие. В одних условиях он ведет себя и живет так, в других - этак.



- Кто-то писал, что наступает время в жизни, когда следует избегать двух вещей, - не заводить новые романы и не ссориться со старыми друзьями. У вас оно не наступило?



- Не ссориться с друзьями, - до этого возраста я уже, кажется, дожил. А до того, чтобы не писать новые романы, - еще нет.